«Гвардейцы-сафоновцы». Старший лейтенант Покровский.
На стене землянки командного пункта эскадрильи висел большой разграфленный лист. Это «Доска почета» эскадрильи. Против фотокарточек летчиков-передовиков тянулись ряды коротких заметок о проведенных ими воздушных боях.
Под одной из фотокарточек была подпись: «Старший лейтенант Покровский». Против карточки — несколько лаконичных сообщений.
«4 марта. На сержанта Савина навалились два «Мессершмитта-109». На помощь сержанту поспешил старший лейтенант Покровский. Он в упор с восьмидесяти — ста метров расстрелял врага. «Мессер» загорелся и рухнул на свой аэродром. Это шестой самолет, сбитый Покровским.
3 апреля. Заметив выше себя «М-109″, Покровский пошел в лобовую атаку. Подбитый враг перешел на бреющий полет. Но Покровский не выпускал его из виду и короткими, меткими очередями загнал в землю…»
7 апреля… 12 апреля — даты следующих сообщений.
Я увидел Покровского у широкого оливкового крыла его боевой машины. Высокий, богатырски сложенный, в простом ватнике и меховых унтах, он казался медлительным, тяжеловесным. Но по боевому сигналу он с необычайной легкостью вспрыгнул на плоскость самолета, сел в кабину, поднял в воздух свой истребитель.
По образованию Покровский — штурман дальнего плавания. С первых дней войны сражался бок о бок с Сафоновым. По возрасту он один из самых юных летчиков эскадрильи.
Он почти ровесник революции, родился в 1918 году в Ленинграде. Двадцати лет окончил морской техникум, но плавать ему не пришлось — он был направлен по комсомольскому набору в школу летчиков-истребителей.
О молодости Покровского свидетельствовал только, пожалуй, его голос — совсем юношеский, становившийся почти нежным, когда летчик говорил о своих боевых друзьях.
Покровский славился выдержкой, разумной осторожностью во время боевых полетов. Но были моменты, когда он шел на предельный риск, не считаясь с количеством самолетов, с которыми приходилось вступать в бой. Это бывало, когда нужно было прийти на помощь товарищу, попавшему в беду.
— Был такой случай, — спросил я старшего лейтенанта, — когда наш летчик выбросился на парашюте с горящего самолета и гитлеровцы могли расстрелять его в воздухе, если бы на помощь не пришел другой истребитель?
— Был такой случай… — небрежно сказал Покровский и хотел заговорить о чем-то другом.
— А кто бы здесь мог рассказать об этом подробнее? — настаивал я.
— Что же, могу рассказать, — нехотя ответил Покровский. Он был как будто чем-то смущен. — Хотя не о чем особенно рассказывать. Шел бой с фашистами в районе нашего аэродрома… Я тогда летал на «И-16». Оглянулся — вижу: Алагуров оторвался от строя, «чайку» его враги подожгли. Алагуров спрыгнул с парашютом, скользит к земле, а «мессер» вьется вокруг, норовит расстрелять его из пулемета. Я бросился на фашиста, две очереди дал. Жму снова на гашетку, а пулеметы не работают. Весь боезапас вышел. Я и пошел на таран. А у того нервы не выдержали, отвернул, ушел в облака. Алагуров приземлился благополучно.
Покровский замолчал, чуть улыбнулся, машинально пригладил волосы.
— Неловко потом получилось. Я Алагурова в госпитале навестил — успел его все-таки фашист в ногу ранить. Спрашивает друг: «Не знаешь, кто это тогда был на «И-16»? А я таких разговоров не люблю. Говорю ему: «Не знаю». А он потом узнал, что это был я. Вышло так, что я будто соврал.
И в этом коротком эпизоде — весь Владимир Покровский: олицетворение дружбы, скромности, боевой отваги наших сафоновцев-гвардейцев.