В.А.Утянский «Воспоминания» 33 с.
пускать под откос, а они их принимать. Когда пришли на место, солнце село, наступили сумерки. Пригибаясь, и ползком мы нащупывали, срывали и пускали с бугра арбузы. Очевидно, сторож услышал подозрительные шорохи, возню и начал кричать. Послышался выстрел. Нами овладел панический страх, вот сейчас будет еще выстрел, и заряд соли окажется у каждого в мягком месте. Мы бросились бежать, в темноте не видя и не чувствуя, что под ногами. Босиком я преодолел большое поле скошенного подсолнечника. Только теперь, прибежав к водоразборной колонке у дома и начав обмывать ноги, я почувствовал, как горят и саднят подошвы, все исколотые и кровоточащие. Какое-то время просидел на втором этаже строящегося рядом дома, приходя в себя. Потом, часов в одиннадцать, ухитрился так пройти, что никто ничего не заметил, и сразу лег спать.
Нас было трое товарищей-друзей: Николай Александров, Геннадий Буров и я. С Николаем учился в одном классе. Геннадий, хоть и на год старше, учился в классе на год младшем. Когда в 1935 году при клубе цемзавода создавался духовой оркестр, мы начали учиться играть. Сначала на альтах, потом оба товарища на тенорах, втором и первом. Я выучился играть на первой трубе и, что самое интересное, не имея абсолютно слуха. Памяти музыкальной тоже не имел. Играл в оркестре только по нотам, механически запоминая разные вещи. На танцах, устраиваемых в клубе, и даже концертах, играли марши, вальсы, польки, краковяк, наурскую. Открывали и закрывали торжественные собрания «Интернационалом», во всю мочь дули туш.
Иногда приглашали в недалекие деревеньки на похороны. Возили на подводах. После похоронного марша и «Вы жертвою пали» (на поминках просили) мы играли все подряд. За это нам доставалось по 10-15 рублей, которые отдавал матери.
Руководил и учил Николай Крошенко, лет тридцати, тридцати пяти. Он никогда «не просыхал». Часто во время игры на первой трубе постепенно умолкал и засыпал тут же, свернувшись калачиком. Жена от него ушла, жил с дочерью четырех-пяти лет. Помогала сестра, которая жила в этом же подъезде. Он был прокуренный и засаленный, не говорю проспиртованный, до кончиков пальцев.
В три-четыре года, как рассказывали мать и крестная, у меня был исключительный слух. А переболев скарлатиной, потерял его навсегда.
В свободное время на солнце и в пыли, часто босиком, до изнеможения гоняли по полю мяч.
Еще в нашем классе учился Хохлов Николай. Он жил далеко в селе, и связывало нас только пристрастие к математике. В ней он был, пожалуй, сильнее нас с Николаем. Почти все в задачниках алгебры, геометрии и тригонометрии за среднюю школу было решено нами. Получалось как-то само-собой, и заслуга в этом нашего учителя математики и директора школы Дмитрия Яковлевича Зайковского, которого все очень уважали, тогда не принято было говорить любили.
Окончив десять классов, Александров, Хохлов и я уехали поступать в Воронежский университет на физмат. Они поступили, я нет.
Нас не тянуло к алкоголю, хотя при желании возможность приобщиться всегда была. Мы не курили. К девушкам относились уважительно и целомудренно. В отношениях не допускали не только грубости и хамства, но даже намека на что-то непристойное. Этим не