«Вечные однополчане». Сергей ЗИМИН.
У полковника Зимина возле губ и на лбу морщинки давнишней усталости, а глаза живые и ясные. Для своего звания Сергей Яковлевич не стар — нет еще сорока. Но летчики, техники, мотористы — народ в большинстве и совсем молодой — зовут за глаза его «батей». Впрочем, дело тут больше не в возрасте, даже не в разнице возрастов. Дело в том, что словечком этим, распространенным на всех фронтах, нарекали тех командиров — начиная, как правило, с комполка, — что являлись для подчиненных не только взыскательными начальниками, способными научить и заставить, но и заботливыми наставниками, умевшими вникнуть в поступок и в душу, и наказать и великодушно простить. Тех, что с суворовских еще времен именовались — «отцы-командиры».
Однако Зимин-то не командир — замполит полка. И прибыл не так давно, чтобы успеть породниться со всеми. Даже и начал как будто бы не с того.
С чего начинает прибывший в часть замполит? С изучения личного состава. А он с чего начал? С матчасти, с машин.
Сразу направился к ремплощадкам. Постоял, посмотрел, как готовят чумазые технари боевые машины к полетам. Понаблюдал, как положено, и ушел. Но тут же вернулся в рабочем комбинезоне. Замасленном, старом, с чужого плеча. И незаметно включился в работу. И проявил неожиданную сноровку.
Через день машину знал, как механик.
Через два — как техник.
Через неделю — почти что как инженер.
Тогда лишь и приступил к непосредственной своей обязанности — воспитывать, разъяснять.
— От того, как подготовлена машина к полету, зависит жизнь экипажа, — так начал. — И победа, — продолжил. — А в этом и цель! — заключил.
Коротко, ясно. А главное — всем известно. Машины на совесть готовили и до него.
Но появилась и некая разница. Больше не глазу заметная, а уму. Те же гайки, болты, заплаты… То же в руках мастерство. Но чуть потише стало в районе ремонтных площадок. В лицах побольше сосредоточенности. Прикидки, задумчивости в глазах. Заменит механик деталь и пощурится, что-то соображая. Опробует техник мотор и еще постоит, будто слушая тишину…
Про замполита же вскоре узнали, что по «гражданской» профессии он инженер. О чем, впрочем, догадывались и раньше. Чудес в технике не бывает.
Но что действительно чудом казалось — это как личный состав изучил. Ни минуты как будто бы этому делу не уделил, целые дни на ремонтных да взлетных площадках. И вдруг оказалось, что со всеми уже знаком. То есть каждому-то казалось, что с ним одним. А подойдет другой — и его знает не хуже.
И тоже потом разъяснение дал, схожее с первым тем, на ремплощадке:
— Человека в полет можно выпускать лишь тогда, когда ясно, что он готов к бою. А чтобы готов был — готовить!
Краткое столь же и ясное. И столь же известное до него.
Известное, да не очень.
…Федор Латышев после укола уснул в палате, а его штурман Виктор Петров, перевязавшись, болтался по коридору. Свою рану он считал пустяковой, хотел вернуться в землянку, к товарищам, но начальник санчасти его задержал:
— Сестру подождите. Проводит в общую…
Виктор собрался вступить в пререкания, но врачу было некогда.
— Сутки понаблюдаем, и отпущу, — пообещал на ходу и исчез.
Кстати в конце коридора показалась сутуловатая фигура полковника Зимина. Стараясь не морщиться от боли, Виктор бодро устремился навстречу:
— Товарищ полковник, чего мне тут делать…
Замполит пристально взглянул в глаза штурмана. — Во-первых, сесть. Вы же как-никак раненый. Во-вторых, уяснить, почему так случилось. Вернусь — расскажете по порядку.
И крупным шагом прошел в кабинет врача.
Виктор машинально присел на клеенчатый топчан. «Придет сестра, скажу — жду замполита. Что я, сачок — кантоваться с царапиной по санчастям…» Минуту сидел, ни о чем не думая. Потом в уме всплыли слова полковника. А что уяснять? Обыкновеннейший случай. Это ему, может быть, в новинку. Машина цела, а что Федора зацепило, так ведь война, не курорт. Полежит две недельки, от силы три, и опять полетит как ни в чем не бывало. По порядку? Пожалуйста, расскажу…
Рано утром их подняли по тревоге: в Мурманск шел конвой союзников, требовалось его прикрыть. Латышев молча уселся в кабину, хмуроват, правда, был, не выспался. В воздухе отойдет. Виктора и самого не тянуло на разговоры. Забрался в рубку: «Готов, командир!» Латышев поднял машину, Виктор уточнил курс, стал следить за воздухом — небо уже прояснялось. Полетели над морем, пора было искать конвой. Виктор еще раз обшарил внимательным взглядом небо. И вдруг увидел выплывшее из утренней дымки звено фашистских самолетов.
— Справа, впереди — «хейнкели»!
— Вижу, — ответил Латышев и круто повернул машину навстречу врагу.
Очевидно, рассчитывал на внезапность. Но Виктор-то видел: заметили, начали перестраиваться.
— Маневрируют! — предупредил.
Федор будто не слышал. Стиснув челюсти, шел прямо на ведущего. В чем-то не рассчитал. Как раз в тот момент, когда надавил на гашетку, кабину пронизало несколько пуль. Виктор почувствовал, как обожгло бедро, взглянул на Федора. Тот, откинув голову назад, изо всех сил старался выровнять машину. Лоб и щека были залиты кровью…
— Виктор, командуй… не вижу…
— Вправо… еще… От себя! Так держи!
Латышев всю свою волю сосредоточил на том, чтобы не потерять сознание. Виктор, как мог, старался помочь ему держать машину на курсе.
Дотянули обратно до аэродрома. Теперь самое трудное. Федор протер глаза, каким-то чудом сумел попасть на полосу. И тут же потерял сознание…
— Все? — спросил полковник, когда Виктор окончил рассказ.
— Все, по порядку, как вы сказали…
— Немного же вы себе уяснили за… — он взглянул на часы, — за тридцать-то пять минут. Откровенно говоря, полагал, что штурман должен соображать побыстрее…
— Товарищ полковник, — вернулся Виктор к своей заботе, — скажите доктору, пусть отпустит.
— Нет, Петров, — чуть не с грустью сказал замполит. — Даже если бы и имел право, не распорядился. Без летчика штурман в эскадрилье не нужен. Побудьте денек-другой, полечитесь. А главное… Видите ли, человек я у вас новый. Подумайте, как мне помочь. Для политдонесения того, что вы рассказали, пожалуй что, и достаточно. Но… для нас с вами… Как выйдете — сразу ко мне!
И Виктор Петров остался в санчасти. Думать. И — делать нечего — думал. Но больше-то, кажется, вспоминал…
…Поздней осенью в Заполярье солнце почти не поднимается над горизонтом. Город тонет в серых прозрачных сумерках. В притихшем порту проглядываются контуры дымящих кораблей: спешат выйти в открытое море. Из глубины помрачневшего неба доносится далекое гудение, а иногда и оглушающий рев патрулирующих над портом истребителей.
К ночи чернота заливает улицы, дома запираются, слепнут, и редкому прохожему должно казаться, что внутри них — холод, пустота…
Но жизнь есть жизнь, и молодость есть молодость. На одной из центральных улиц около большого темного здания — оживление. То и дело хлопает дверь подъезда, изредка тонкие лучи карманных фонариков украдкой скользят по каменным ступеням…
До войны этот клуб высился залитый ослепительно ярким светом и был виден с палуб кораблей, стоявших далеко на рейде. А сейчас — только звуки. Звуки не надо маскировать. — Каждый раз, когда открывается дверь, на улицу вырываются обрывки танго, фокстротов, румб, довоенных, сладко щемящих сердце…
Молодость есть молодость. Штурман Виктор Петров спешил к клубу с надеждой, почти уверенностью: сегодня он встретит ту… ту, которая… Ну, словом, сегодня ему повезет, как повезло в позапрошлый раз Федору.
И именно Федор ему и поможет. Вернее, не сам он, а Лена Талызина, с которой теперь он встречается. Федор сказал, что Лена обещала познакомить его штурмана со своей подружкой Асей, вместе с которой училась в Ленинградской консерватории. Если эта Ася похожа на Лену.
В прошлый раз Федор, прощаясь, долго держал в своей широченной ладони узенькую ручку Лены, а Виктор стоял поодаль и, что там говорить, конечно, завидовал другу. Уж больно хороша была Лена! Виктор протанцевал с ней несколько танцев и вспоминал ее разгоряченное лицо, блестящие, карие, с золотинкой глаза, темные, строго причесанные на прямой пробор волосы…
Но дружба есть дружба. Потанцевал, и все. Даже не позволил себе комплимента, хоть танцевала она, как балерина.
Да, дружба… Они с Федором уже полгода летают, сколько боев, опасностей вместе пришлось пережить.
Виктор стоял в стороне, а они прощались. И Лена несколько раз улыбнулась ему, Виктору, не вынимая своей руки из руки Федора: должно быть, как раз разговор у них был о нем и ее подружке, той самой Асе, о которой Федор потом сказал.
И вот сейчас он ее увидит…
Виктор встретил друга весело и шумно. Пошли искать девушек. Те уже ожидали их в фойе, обе веселые, нарядные. Поздоровались, познакомились. Белокурая хорошенькая Ася понравилась Виктору меньше Лены, но, что поделаешь, не всем же быть одинаковыми. Пригласил ее танцевать. Лену Федор не пригласил вальс он не танцевал. И вообще был рассеян, танцевал молча и вроде бы неохотно.
Обиженная его невниманием Лена сама пригласила Виктора.
— Ты что такой? — спросил Виктор, посадив ее и подойдя к другу. Он чувствовал себя несколько виноватым, потому и спросил.
— Так… Письмо из дому получил. У матери неприятность… Ты давай, развлекай обеих…
Виктор не понимал, что случилось с ним. Неужели ревнует? Смешно и глупо!
Домой девушек пошел провожать один: Федор, вяло простившись, сказал, что торопится в часть…
Федор проснулся среди ночи. Голова горела, во рту было сухо, хотелось пить. Потянулся к звонку на тумбочке возле кровати, но тут же отдернул руку. Не стоит беспокоить сестру. Сам виноват, так и надо!
Вспомнил о письме матери. Он получил его, собираясь в клуб. Чисто выбритый, в сапогах, начищенных до зеркального блеска, зашел в штаб, а там как раз привезли почту. Обрадовался, мать не писала уже три недели, тут же разорвал конверт.
Мать всегда писала о своих делах сдержанно, стараясь ничем не расстроить сына, но тут он сразу понял, что случилось неладное. Она осталась дома вдвоем с пятилетней внучкой — замужняя сестра Федора тоже ушла на фронт, — в той же квартире, где они жили до войны впятером. Пустила эвакуированных, сдружилась с ними. А теперь вот ее переселяют в другой район, в маленькую сырую комнату, а у внучки Верочки слабые легкие, часто простужается, и нет сил переезжать, устраиваться заново. А главное, куда же они-то все денутся, когда вернутся с войны…
Федор знал свою мать: если так пишет, значит, действительно дело плохо. Помочь некому, кроме него: от мужа сестры давно нет писем, сама она пишет урывками — санинструктор на батальоном медпункте, батальон все время в боях…
Заныла рана, и чтобы отвлечься от невеселых мыслей, Федор стал перебирать в памяти свое фронтовое прошлое. Уже около года прошло, как он по окончания училища прибыл сюда, в североморскую гвардейскую часть. У него-то сразу сложилось все хорошо. Тут же получил машину, быстро сдружился с товарищами. И вот первый боевой вылет — бомбить вражеский аэродром. Все прошло удачно. Летели всей эскадрильей. Справа и слева, сзади и впереди — боевые товарищи. Казалось, со всех сторон к нему протянуты руки и, если он начнет падать, его непременно поддержат…
Потом первая большая удача. Они собирались возвращаться домой после бомбежки фашистских транспортов, когда заметили идущий на всех парах боевой корабль. Это возвращался на базу отбившийся от конвоя фашистский миноносец. Передовые самолеты устремились к нему и, сбросив оставшиеся бомбы, отвалили в сторону. Корабль получил повреждения, но продолжал идти своим курсом. Латышев, не медля ни секунды, ввел свою машину в пике. Бомбы угодили в центральную часть и в корму миноносца. Спустя мгновение страшный взрыв потряс воздух. Латышев оглянулся — горящий корабль уже наполовину погрузился в воду…
За потопленный миноносец его наградили орденом Красного Знамени.
Месяц от месяца росло боевое мастерство Федора. Вот он, не имея на борту ни одного снаряда, ни одной пули, устремляется в лобовую атаку на фашистские самолеты и разгоняет их, спасая от прицельной бомбежки свой транспорт. Вот атакует две вражеские машины с торпедами под фюзеляжами. Одна из них, окутавшись дымом, падает в Баренцево море, вторая поспешно уходит на запад…
А сейчас… А что, собственно, случилось сейчас? Машина цела, у Виктора пустяковая царапина, радиста вовсе не задело. Но он-то, Федор, выбыл из строя, когда в полку и так не хватает пилотов. А ведь могло быть и хуже. Мог погубить товарищей, самолет…
Федор заскрипел зубами, крупные капли пота скатились из-под повязки, расползлись по щекам…
Утром Виктор попрощался с Федором, пообещав сегодня же навестить его. Про себя подумал: после беседы с полковником. За ночь он все уяснил себе. Оказалось, было что уяснять.
— Ну? Поправились? — встретил его Зимин в своем кабинете. В кабинете он бывал редко, а тут — будто ждал его.
— Все уяснил. Готов рассказать по порядку! — доложил Виктор, не отвечая на первый, формальный вопрос.
— Ну-ну! — согласился полковник. — Садитесь. А Латышев как?
— В смысле здоровья? Да вроде получше… Но тут… Сам я только к утру догадался. Сказал он мне еще вечером позавчера про письмо, а я… В клуб собирались, там, понимаете ли, нас ждали…
— Понятно, понятно! Как не понять. Или, думаете, я сам молодым не был? Вот поглядите-ка, коли не верите…
Достал несколько писем, вынул из одного конверта карточку — молодой лейтенантик с двумя кубарями в петлицах, рядом девушка. Чем-то даже похожа на Лену Талызину…
— Ох же, и ревновал! Правда, ведь основания были? — чуть не самодовольно улыбнулся полковник.
— Должны были быть, — засмеялся и Виктор.
И все рассказал. Именно так, как просил Зимин, — по порядку.
— Не имеют права выселить мать фронтовика, это недоразумение, — спокойно сказал замполит, внимательно выслушав. — Сегодня же пошлем отношение в райком, в военкомат. Ошибку исправят, в этом не сомневаюсь. А насчет девушек сами, чай, разберетесь?
— Да там и разбираться нечего! Это мне сдуру в голову только могло прийти! Мы же друзья, какие тут могут быть… Просто забыл про письмо…
Лицо полковника стало серьезным. Пожалуй, даже суровым.
— Просто забыл! — повторил, вставая. — А говорите — друзья…
— Виноват, товарищ полковник, — выпрямился Виктор, не поднимая глаз.
— Виноват! — подтвердил замполит. — И перед другом, и перед службой. — Что можно — исправим. А в остальном… Намотаем на ус. Не так ли?
— Намотаем, товарищ полковник!
— Верно! Все-таки вы молодцы сумели довести машину до аэродрома. А эта девушка, Лена, вы говорите, в госпитале работает?..
Зимину повезло. Быстро получил в политотделе нужную литературу, выкроил целый свободный час.
— Заедем-ка тут… по личному делу, — назвал адрес шоферу.
Тот понимающе ухмыльнулся. Успел уже за две недели узнать, что это значит в устах полковника.
В первую минуту Лена просто удивилась, когда в ее комнатке появился незнакомый полковник. Затем что-то дрогнуло в сердце. О Федоре она старалась не думать после того вечера в клубе. Старалась изо всех сил. А когда это не удавалось, пыталась разозлить себя: надо же, вздумал передать ее своему другу. Как какую-то вещь…
Лена растерянно смотрит в улыбчиво прищуренные глаза полковника.
— Зимин Сергей Яковлевич, — представляется тот.
Девушка недоуменно пожимает плечами. И вдруг неожиданно для себя подает ему руку:
— Лена…
— Так вот какая вы, Лена, — улыбаясь, говорит полковник. — Может быть, разрешите мне на минутку присесть.
«Минутка» порядочно затянулась. А кончилась тем, что Зимин и Лена вышли из дому вместе и вместе сели в машину.
— Сначала в санчасть, — сказал полковник шоферу. — Подбросим девушку…
— По личному делу? — пошутил старшина.
— Как для кого… — загадочно улыбнулся полковник.
Федор Латышев из санчасти направился прямо в штаб. Не терпелось поблагодарить замполита. Ведь это ему он обязан тем, что так скоро вернулся в строй. Сам врач сказал:
— Не меня благодарите — полковника Зимина! Иначе с вашим бы настроением…
В штабе полковника не оказалось. Сказали, в клубе — там собрались все летчики, свободные от боевого дежурства.
Когда Федор протиснулся в помещение, говорил капитан Леонид Савельев. Истребитель, имеющий на своем счету немало сбитых вражеских машин, рассказывал, как он осуществляет взаимодействие со своим ведомым: во время боя, когда позволяет обстановка, они меняются местами, ведущий прикрывает ведомого, дает ему возможность самому сбить самолет врага. Савельев не очень красноречив, но главное ясно: при таком способе действий молодой летчик скорее превратится в настоящего воздушного бойца, обретет уверенность в себе, наберется опыта…
Зимин заметил Латышева, кивнул: садись. Когда Савельев кончил, обратился к нему:
— Может быть, Латышев что-нибудь расскажет?
— Да нет, — смутился Федор. — Чего ж о старом… Мне еще нужно на деле…
— Ну-ну, — одобрительно склонил голову замполит. И вот тут-то и выложил свое краткое поучение: — Человека в полет можно выпускать, лишь тогда…
…Налет на аэродром оказался неожиданным. Самолеты противника не успели подняться в воздух и запылали вместе с ангарами, — баками, служебными сооружениями…
Эскадрилья в строю развернулась, легла на обратный курс. Настроение у летчиков было отличное: задание выполнено, потерь нет. Только Федор Латышев озабочен. За короткие минуты налета не успел израсходовать все бомбы и теперь внимательно оглядывал море.
— Виктор, ищи! — напомнил штурману.
Цель увидели оба одновременно: маскируясь в тени скал, в заливе притаился фашистский транспорт…
Летчик и штурман поняли друг друга с полуслова. Латышев спикировал, бомбы угодили в палубу судна. Над ним взметнулся столб черного дыма, перевитый языками пламени. Когда, отлетев с километр, оглянулись, над фиордом расползались клочья гари, сбиваясь в черные облака…
Позже выяснилось, что Латышев с Петровым уничтожили танкер водоизмещением в шесть тысяч тонн.
— Вот теперь есть о чем рассказать по порядку «бате»,- весело крикнул Виктор.
Федор заулыбался в ответ.
— Это он любит… Скажет: неплохо подготовили, значит, полет…
* * *
Бесформенным ломом разбросаны до сих пор по тундре и сопкам фашистские «юнкерсы», «хейнкели», «мессершмитты», «фокке-вульфы»… Вал за валом летели они завоевывать небо Советского Заполярья. И находили здесь свою гибель. Североморские летчики сбрасывали их на землю, на скалы, в холодные воды озер, в глубины Баренцева моря…
Напрасно гитлеровские асы искали «секреты» их побед. У каждого из наших воинов билось в груди горячее сердце советского патриота, готового в грозную для Родины годину отдать ей все силы, отдать свою жизнь.
Эстафета мужества передавалась от старшего к младшему. И каждый новый день приносил новые победы.