Тэги

Похожие посты

Добавить в

Однополчане

Главный опыт писателя — опыт его собственной жизни, всего, что его окружает, впечатлений, полученных, когда он и не предполагал стать писателем, а стал им лишь потом, именно в силу жгучей потребности выразить свою жизнь, своё поколение, своё время.

Важно быть участником событий!
Именно из этого потом
Возникают молнии открытий,
Дерзкий стих и достоверный том.
Пусть художник тот, для всех безвестный,
Для себя, конечно, в том числе,
Сам пройдёт по снежной и железной
Круто перемешанной земле.
Может он считать себя счастливым,
Если задыхался он в дыму,
Если глина, поднятая взрывом,
Сыпалась за шиворот ему.
Важно быть участником событья!
А потом, в какой-то новый час,
Тайна вдохновенья и наитья
Снизойдёт при случае на нас.

Без этого естественного, жизненного ядра очень трудно писателю, даже обладающему сильным врождённым дарованием. Это костяк, на который в дальнейшем весьма надёжно крепятся последующие впечатления. (Вероятно, привычное отсутствие у многих опыта участника и наличие лишь некоторых навыков наблюдателя породили огромное количество теперешних чисто внешних стихотворений. «Пришёл, увидел»… но не «победил», а «описал». Появились поэты-очеркисты, даже поэты-репортёры.)

Литературное поколение, к которому я имею честь принадлежать, принесло свою тему — тему войны, армии. При всей непохожести друг на друга, мы все начинали с этого, танцевали от этой своей «печки», — от какой-нибудь реальной блиндажной печурки. Наша удача состояла в том, что на войне мы не были писателями и смотрели на мир не сквозь прорезь авторучки.

Теперь, когда минуло столько лет, очевидна наивность былых критических утверждений, что наше поколение обладает лишь опытом войны. Военный опыт — это вообще богатейший опыт жизни.

Каждый из нас, порождённый войной, впоследствии развивался по-своему, писал о другом, — выйдя из одной точки, мы направлялись в разные стороны. Но за каждым из нас тянется непрерывная цепочка военных стихотворений, как цепь следов по снежному полю. Юность далеко, но по этим следам к ней всегда возможно вернуться.

И живут на земле — в разных её концах — люди, объединённые жгучими, неутихающими, общими, а иногда и одинаковыми воспоминаниями. Теперь это все солидные, степенные люди, и немного странно, что я спал с ними на одних нарах, ел из одного котелка, прыгал с учебной «колбасы» (аэростата), а потом и в зияющую дверь ревущего «Дугласа» и ещё немало чего перевидал — не просто сам по себе, а рядом и вместе с ними.

Хочу отметить весьма характерную деталь.

И я, и мои армейские сотоварищи отнюдь не сразу после демобилизации испытали желание найти друг друга, увидеться. Оно возникло много позже, когда мы уже давно и прочно укоренились в новой, мирной жизни, но зато стало крепнуть и усиливаться стремительно, словно стараясь наверстать упущенное.

Что-то похожее было и в отношении к родной части.

Да, есть на земле воинская часть, откуда мы вышли.

Во время войны, да и потом всё это многократно менялось, тасовалось, переименовывалось. Но вот чудо — наша осталась. Что вы на это скажете? И, конечно же, не могли не остаться — хоть кто-нибудь — люди с той поры.

Я писал стихи, а потом и прозу о своей далёкой армейской юности, о войне, о прыжках, а не так уж и далеко стояла славная дивизия, неизменно участвующая во всех московских парадах, стояла в том самом городе и в тех самых летних лагерях, куда мы прибыли в сорок шестом из Венгрии и где я простился с воздушно-десантными войсками.

Я, естественно, знал об этом, но вновь туда не стремился и вдруг без всякой видимой причины словно спохватился: надо же поехать!

Чем же всё-таки объяснить этот неожиданный порыв? Может быть, новой ступенькой в возрасте, внутренним завершением какого-то этапа жизни, потребностью по-иному взглянуть на себя.

Поеду в воинскую часть,
Где я жил, где для порядка
Моей души осталась часть,
А юность даже без остатка.
Ещё в делах и в планах весь
А сам уже в иной године,
Хотя, верней, ни там, ни здесь, —
Меж станциями, посредине.
Я вписываюсь в полукруг
Пути, дающего нам право
На повороте видеть вдруг
Начало и конец состава.

Я приехал и волнуюсь, как мальчик, изумляясь, почему за столько лет лишь теперь навестил эти места, бродил среди палаток и домиков, укрытых в старинном дубовом лесу. Я знакомился со многими людьми, но более всего с самим собой — и с тогдашним, и с теперешним. Снова с замиранием сердца стоял у среза колоссального люка, а мимо меня, в полушаге, проносились по проходу, в затылок друг друга, и рушились в бездну молодые ловкие парни, и далеко внизу и сзади, над освещённой ранним солнцем равниной кучно вспыхивали их купола.

Давно заменились техника, вооружение, но главное у десантника осталось неизменным — дух!

И сейчас я хочу коротко рассказать о двух людях, к счастью, памятных мне ещё с той давней поры, совершенно разных и непохожих, но объединённых тем, что оба они хранят и передают тот дух, ту память, тот священный огонь.

Удивительны бывают встречи.

28 лет назад я впервые прибыл из училища в воздушно-десантную бригаду (это описано в «Армейской юности»). И вот первое, что мы увидели, был кружащийся над полем самолёт с болтающимся сзади человеком, зацепившимся парашютным куполом за хвостовое оперение. Его жестоко крутило, и он уронил финку, которой хотел обрезать стропы, чтоб раскрыть запасный. После ряда неудачных попыток он поймал брошенный из люка трос и был втянут в кабину.

Именно с этим человеком я встретился в свой теперешний приезд. Старшина сверхсрочной службы Александр Иванович Мелехов. Мы сидели светлым июльским вечером на терраске маленького домика и под звуки затихающего военного лагеря — далёких сигналов трубы и едва уловимых обрывков строевых песен — вспоминали Донбасс, Белоруссию, Венгрию, Вену, Чехословакию… Мелехов из числа тех вояк-ветеранов, которые знают и помнят абсолютно всё, потому что им это бесконечно дорого. Когда-то, ещё при мне, он носил на редких смотрах и парадах наше гвардейское знамя, лихо «рубал» строевым, держа древко в вытянутых руках, молодой, голубоглазый, — два ассистента по бокам. У него до сих пор это ощущение древка в ладонях.

Он командир взвода и не только отвечает за солдат, но в нём живёт потребность, почти инстинкт, сделать их такими же, как он сам, сильными, бесстрашными. Понятие долга, воинской чести для него столь священно, что его подчинённым просто невозможно скверно выполнять свои обязанности. Сотни людей в гражданской жизни вспоминают Мелехова — попробуй такого забыть! Более четырёхсот раз поднимался он на борт воздушных кораблей и покидал их на разных высотах, почти всегда последним, выпустив сперва своих ребят. Прыжки все, по его собственному выражению, «не спортивные, а кровные, с оружием».

Ещё один человек, Ещё один совершенно классический пример, но иного рода. Генерал, командир соединения. Я его помню лейтенантом. И, особенно, старшим лейтенантом, начальником штаба второго батальона, уже после войны, глубокой осенью сорок пятого, на острове Чепель. Он, тоже молодой, высокий, блестяще подтянутый, докладывает комбату. Он намёрзся на плацу, но виду не подаёт, лишь слегка оттягивает пальцы тонких перчаток.

Потом он, как водится, ушёл в академию, окончил и вернулся в свою часть, в своё соединение, где служил почти на всех командных должностях, вплоть до самой высшей. Был здесь же младшим офицером, теперь генерал. Прошедший и знающий всё насквозь, досконально, современный блестящий командир, пользующийся у всех неколебимо устоявшимся уважением.

А служба десантная трудная, порою рисковая. Думаю, не в одном роде или виде войск нет таких скрытых душевных точек соприкосновения между командирами и подчинёнными. Причина? Прыгают все. И рядовой первогодок, и сам командующий. Это внутренне сближает и объединяет необыкновенно. И генерал прекрасно понимает это. Он бы мог при случае пропустить прыжок-другой, но никогда себе такого не позволяет. Можно было бы немало рассказать о его нелёгкой, прекрасной службе, о его гостеприимном доме, где так любят музыку.

Я бы хотел прочесть о них роман, но только роман предельной достоверности, ибо какие-либо натяжки и сглаживания недостойны самих его предполагаемых героев.

Мы часто говорим о том, что деление литературы на «производственную», «деревенскую», «военную» и т.д. искусственно и нелепо — есть одна литература. Но мы забываем, откуда это пошло. Это определённая скидка. Ведь, скажем, повести В. Белова «Привычное дело» не требуется, чтобы её относили к какой-либо рубрике. Это просто прекрасная повесть. К сожалению, я не вспомню роман о современной армии, который занимал бы высокое место не только в «военной», но и вообще в литературе.

Со стихами дело обстоит, может быть, несколько лучше, главным образом, по причине специфики — краткости и подвижности — самого жанра.

Теперь нечто вроде краткого личного отчёта.

Разумеется, и до этого я ездил в Вооружённые Силы — и с коллегами — писателями и дважды с композитором Э. Колмановским. Результатом этих поездок явились несколько стихотворений и две песни — «Вы служите, мы вас подождём» и «Я тебя никогда не забуду».

А в свою часть я ехал не с целью что-либо написать, почти забыв, что я профессиональный литератор.

Я, теперешний штатский человек, ехал в воинскую часть, как ездит укоренившийся городской житель в родную деревню, где прошли его ранние годы. И ещё только решив поехать, он в мыслях, необыкновенно зримых, уже там.

Я написал краткие очерки о десантниках (в результате нескольких поездок), потом «пошли» стихи — и о теперешней армии, и о нас, тогдашних (из них составилась книга «Опыт»). И по просьбе однополчан я написал десантные песни, приехав туда уже с композитором Яном Френкелем, и он исполнил их в благодарном солдатском клубе, а оркестр за ночь расписал и разучил строевую и назавтра гремел маршем по расположению. Эту песню я слышал потом в строю.

Вероятно, я ещё поеду в воинскую часть, вероятно, я ещё не раз напишу обо всём этом, потому что это моя жизнь, моя молодость, часть меня самого.

Константин ВАНШЕНКИН