В.А.Утянский «Воспоминания» 38 с.
20 февраля. Несколько дней ходим на аэродром, выводим самолеты из ангаров, даже заправляем и снова не летаем, а заводим обратно. То откуда-то берется туман, то не хватает подогретого масла и воды, а то все было, но «прочикались» часов до двенадцать, и вылетать уже поздно.
Наконец вчера все было, и выдался летный день. Сначала все шло хорошо, но потом…
С утра меня и еще одного курсанта назначили в стартовый наряд финишерами у главного «Т». Прекрасный летный день: безоблачно, слабый ветерок, хорошая видимость и температура минус двадцать. Около часа мы ехали до площадки на автомашине. Затем выгрузили все стартимущество и полтора километра тащились со всем скарбом, утопая по колено в снегу, сверху покрытом твердой коркой, а под низом – как сахарный песок. Все были мокрые, отказывали ноги. К часу дня добрались до места (шесть курсантов и четыре инструктора), разбили старт. Прилетели самолеты, начались полеты.
Здесь-то и произошло то, о чем не мог думать ни утром, собираясь и радуясь полетам, ни тогда, когда тащили по глубокому снегу тележку из-под баллона сжатого воздуха, нагруженную полотнищами, флажками и пр., ни стоя у «Т». Четверо посланы за баллоном сжатого воздуха. Вот они уже везут его. Их путь лежит через посадочную полосу недалеко от знака. Вы выкладывает «крест», и самолет уходит на второй круг. Друзья спешат. Второй самолет между 3-м и 4-м разворотами рассчитывает на посадку. Мы решаем: люди уже переезжают посадочную, а самолет еще далеко, зачем прогонять на второй круг, если можно это не делать? Снимаем «крест». Я был уверен, что самолет пройдет правее, а все будут уже на нейтральной полосе. Мои расчеты и уверенность летят ко всем чертям с матерями. Самолет выбран из угла и несется точно на людей. Выкладывать запрещающий знак поздно. Слышу крики увидевших приближающийся к ним с молниеносной быстротой самолет. Люди бросаются в стороны, падают в снег. Плоскость самолета Р-5 мелькает над ними. Раздается глухой, но крепкий удар. Второй правый ухват бомбодержателя цепляет за баллон, и он летит, переворачиваясь, как чурбан, опрокидывается тележка. Самолет, выдержав точно направление, приземляется. Перебит передний лонжерон правой нижней плоскости, ее необходимо менять. Это невозможно сделать да захода солнца, и самолет остается на ночь в заснеженном поле. Четверых курсантов высылают в караул. Нас сразу снимают с наряда. Являемся в «квадрат» к командиру эскадрильи и докладываем, как было.
Вечером вызвал, расспрашивал комиссар. Что получу за это дело, не знаю. С утра в «Боевом листке» нарисована карикатура, под ней заметка «Финишеры-ротозеи». А что могло произойти, если бы лыжа зацепила за баллон? Капот, пожар и неизвестно что с людьми (четверо под и двое в самолете).
Так закончился для меня первый летный день в 1940 году, первый зимой. Первый и такой неудачный для меня, отряда, эскадрильи.
29 февраля. Сегодня было комсомольское собрание эскадрильи. Разбирали дело инструктора, севшего на баллон. Еще раньше меня вызывали на комсомольский президиум отряда и объявили «Предупреждение». Бюро и собрание эскадрильи утвердили это взыскание.